Смок - боевой змей - Страница 19

На следующий день учение началось, и Олята, стоя наизготовку, внимательно смотрел в глаза сотника — как и прежде. И вдруг отрок, не отводя взгляда, неожиданно выбросил руку. Некрас охнул и зашипел от боли — древко сулицы ткнуло его пониже колена.

— Еще! — велел сотник, отступая на шаг.

Олята, все так же глядя в глаза хозяина, ударил снова. В этот раз Некрас не охнул — закричал, закрыв руками низ живота:

— Гляди, куда бьешь! Остолоп! Мы ж не на войне! Меня теперь Улыба выгонит…

Олята испуганно отступил, со страхом ожидая расправы. Заслужил… Всю злобу свою выплеснул в этом ударе. Некрас же, пошипев и поохав, выпрямился, похромал к нему и одобрительно хлопнул отрока по плечу.

— Догадался все же… Я нарочно не подсказывал… Будет из тебя добрый вой! Только упражняйся сам. Прибьешь меня ненароком, кто на смоке полетит?..

Олята послушался. Теперь он упражнялся наедине с рогожными человечками — отрок научился их плести, а рогож в доме хватало. Человечки получались не такие красивые, как у Некраса, но для дела пригодные. Некрас, возвращаясь от Улыбы, подходил, смотрел, одобрял или же поругивал, давал советы, после чего шел к своему змею. Пока он летал, Олята повторял уроки — с копьем, метанием сулицам и боя сулицей, зажатой в руке. Когда надоедало, отрок садился на коня и мчался на рогожного человека с копьем наперевес. От таких ударов плетеный человек расползался на куски, поэтому Олята колол его, когда на рогоже не оставалось живого места. Еще он наловчился бросать сулицы на скаку. Некрас не учил его этому, отрок сам додумался. Как-то Некрас, воротясь, застал его за этим занятием и посуровел лицом.

— Блажь! — проворчал, когда Олята подскакал к нему. — Не нужно это.

— Почему? — удивился отрок.

— Так не воют. Ты хоть раз видел сечу?

— Нет. Как батьков убили, и то не видел.

— Расскажу. Конные летят на врага с копьями, те засыпают их стрелами. Сшиблись, копья — долой, в тесноте с ними не развернуться, начинается сеча. Тут уж кто проворней… Пешие идут друг на друга тоже с копьями, тоже стреляют из луков и только в двадцати шагах начинают бросать сулицы. Потом — в копья! Не удержал врага на длине древка, копье бросай, доставай нож… Такая теснота начинается, что повернуться трудно! Еще сулицы добре бросать со стен, когда враг идет на приступ. А с коня… На охоте разве. Еще можно, когда врага бегущего гонишь, но это подлое дело! Какой из него враг, раз бежит? Мечом плашмя или древком копья ударил, оглушил и связал для полона… Беззащитного убивать — грех! Так что брось…

Тем же вечером, натирая в бане Некраса мочалом, Олята осторожно потрогал шрам на его груди.

— Это что?

— Говорил: учителя добрые были! — хмыкнул Некрас.

— Разве так учат?

— Бывает и так. Тебе спину пришлось выдубить, чтоб понимать стал, а меня учили железом.

— Это сулица?

— Нож…

— Убить хотели! — догадался Олята.

— Хотели, да не вышло! — криво усмехнулся Некрас. — Рубаха железная на мне была, да и нож в кость попал. Не дошел до сердца. Учил же тебя: в грудь не меть! Бей в мягкое… На человеке много мест, броней не закрытых, где жилы важные проходят. Достаточно легко чиркнуть — ножом или сулицей, и ничто не спасет. Я места те углем мазал, помни!

— Что стало с тем, кто ножом ударил? — спросил Олята.

— С ним не стало, с ним еще станется, — загадочно ответил сотник и принялся обливать себя из ковша…

8

Едва переступив порог дома Улыбы, Некрас понял: сегодня меда не будет. Стол, за которым, выпрямив спину, сидела Улыба, был пуст, губы хозяйки (пухлые, алые губы, созданные, чтоб их целовали) сурово поджаты. Руки сотника, привычно потянувшиеся к застежке пояса — снять вместе с саблей и бросить на лавку — замерли на полпути. Некрас остановился у порога и заложил руки за спину. Захочет хозяйка — позовет. Нет — уйти проще.

— Приходила твоя… — зло сказала Улыба. — Сказала: ты послал!

— Кто приходил? — не понял Некрас.

— Блядь! — вспыхнула Улыба. — Молодая, красивая, одежа на ней добрая… «Некрас, — говорит, — велел кормить!»

— Так это нищенка! — догадался сотник.

— Не похожа на нищенку! Я же кажу: молодая, красивая, одежа добрая…

— Купила, значит, одежу. Я денег дал.

— Ты, выходит, их одеваешь, а кормить я должна?

— Я заплачу. Она не сказала?

— Почему я должна их кормить — даже за твое серебро?! — взвизгнула Улыба. — Совсем сором потерял! Блудник!

— Послушай! — Некрас шагнул ближе. — Она вдова, мужа, как у тебя, засекли. Дом сгорел, дети малые…

— Ты пожалел?

— Должен пожалеть.

— Это почему?

— Потому как дом ее спалил. Из Городца она…

— Всех не пожалеешь… Мало ли у кого мужа убили, или дом спалили… Кто мне помог, как овдовела? Сама мед варила и торгу стояла!

— Тебе дом остался, доброе какое-никакое, примирительно сказал Некрас. — У нее — совсем ничего. А к тебе послал, потому как в Волчий Лог ее не пустят — там сторожа.

— Лжа! Не потому.

— Почему?

— Потому, как там еще одна!

— Кто?

— Служанка твоя!

— Оляна? — удивился Некрас. — Дите она.

— Совсем не дите! Видела… Кобель!

— О чем ты!

— Об этом! Серьгами новыми на торгу похвалилась, а люди зубы скалят: Некрас и другой купил! Сам в уши вдел! Было?

— Было! — усмехнулся сотник. — Вдевал. Олята сестре подарок выбирал, я помог. Об этом тебе не сказали?

— Откуда у слуги серебро на серьги?

— Я дал.

— За что?

— Услужил хорошо.

— Он услужил или сестра его? Глаза твои бесстыжие!.. — Улыба заплакала. — Весь торг надо мной смеется: «Плохо греешь сотника, раз за другими бегает!» Батюшка поначалу епитимью наложил, а теперь и вовсе к причастию не пускает, говорит: «Нечего тебе! В блуде живешь…» Думала, счастье нашла… Тут бьешься, чтоб ногату на прокорм заработать, а он серебро горстями кидает! Блудник! Язычник! Жеребец!..