Смок - боевой змей - Страница 8

Некрас спрятал клинок в ножны и положил саблю на лавку. Сел рядом.

— Что дальше было? — продолжил Святояр. — Как курский князь со двора согнал?

— Пошел служить в Туров. Тамошний князь дружину набирал…

— Недалеко от Киева, — задумчиво произнес воевода. — Оттуда тож прогнали?

— Сам ушел.

— Платили мало?

— Из-за змея. Пока был маленький, держал для забавы. Другие приходили поглядеть. Потом смок вырос, кормить стало трудно. Князь дать денег не захотел; на кой, сказал, нам это чудище поганое? Я и ушел. Скитался, службу искал. Тяжко было. Прослышал, что князь Ростислав с великим князем Святославом воевать сбирается. Прошлый год не довоевали, снова силы копят. Подумал, где лучше сгожусь, и пришел в Белгород.

— Почему не к Великому, он богаче?

— Не взял бы — воев у него хватает. А меня, чтоб к Ростиславу не пошел, велел бы зарезать.

— Потому на две гривны согласился? — сощурился Святояр. — Не знал — яро надо было рядиться!

— Слово-то дал! — усмехнулся Некрас.

— Уговор дороже! — согласился воевода и решительно отодвинул блюдо с недоеденной рыбой в сторону. — Ведаешь Городец?

Некрас кивнул.

— Был там?

— Проходил мимо. Мы со змеем по рекам спускались — от Турова до Белгорода. Его рыбой кормить надо, а та в реке… Видел Городец, но не заходил.

— Смотри! — воевода плеснул из кружки на стол, пальцем сделал из лужицы долгую мокрую линию. — Это река. Здесь стоит Городец — на том берегу. Наш город был, Великий его летось захватил и не отдает. И не вернет по доброй воле. Место очень доброе — один брод на много верст вокруг, закрыл его — и нам в земли Великого не перебрести. Стены Городца высокие, воев там много — не один месяц могут в осаде сидеть. Разумеешь?

— Что?

— Городец надо сжечь!

— Пошли людей!

— Посылал уже. На броде сторожа крепкая, чужого сразу перенимают и волокут на допыт. Яриться станешь, секут без разговору. Четверых у меня засекли.

— Пошли полк!

— Нельзя нам войском! Первыми на Великого нападем, все князья удельные нас осудят, в войско к Великому потянутся. Сладко чужие земли жечь и грабить, когда право на твоей стороне. Надо, чтоб Великий первым напал, тогда его осудят, глядишь — и нам помогут! Князь Ростислав и Великий крест целовали о мире, вся Русь ждет, кто первый целование нарушит. Ясно?

— Нет.

— Городец должен сгореть сам! Сушь стоит, Мало кто лучину обронил или там жар неостывший на двор выбросил. Так должны подумать.

— Я должен зажечь?

— Хвалился, что можешь.

— Могу. На виду у всех подлететь и масло горящее на городницы сбросить. Но змея в небе не спрячешь, все знают, у кого я на службе — тайно не выйдет.

— А ты ночью!

Некрас замолчал и пристально глянул на Святояра. Тот не отвел глаз, но понял по-своему.

— Я обещал тебе десять гривен в месяц. Дал две. Спалишь Городец, отсыплю двадцать — за месяц, что уже отслужил, и следующий. Згода?

Некрас кивнул.

— Не медли! — добавил воевода, подымаясь с лавки. — Смеркается, пора лететь. До Городца верст пятьдесят — скакать долго, да и лететь не скоро.

Святояр надел шапку и вышел. Некрас остался за столом. Неслышно вошел Олята и стал напротив.

— Что ты? — спросил Некрас, поднимая глаза от стола.

— Возьми меня!

— Слышал разговор? — сощурился Некрас.

— Говорили громко.

— Что тебе до Городца?

— Батьков вои Великого посекли!

— А вои Ростислава посекут батьков других, — вздохнул Некрас. — Кто за тех отомстит? Ладно, сбирайся… Стой! — остановил он заторопившегося Оляту. — Одень самое худое, что у тебя есть, ясно? Сними с кобылы седло и занеси в конюшню — на одном не усидим. И еще… Найди глиняные горлачи, неси все, какие у нас есть…

* * *

К Городцу долетели с рассветом. Небо за гребенкой леса стало бледнеть, когда смок пересек реку и устало опустился на песок близ узкой и длинной промоины в обрывистом берегу. Некрас и Олята соскочили со змея, быстро расседлали его, и смок тяжело заполз в промоину, где сразу скрылся от любопытных глаз. Там змей лег на песок и уснул. Некрас, будто и не было бессонной ночи, вытряхнул из мешка невод, разделся сам и велел сделать это Оляте. Утренняя вода в реке оказалась жутко холодной, у Оляты перехватило дыхание, но Некрас молчал, и отрок стерпел. Вдвоем они перегородили неводом тихую затоку и споро вытащили на берег ворох сонной рыбы. Некрас быстро и привычно разобрал ее по величине, насек в кустах веток-куканов, нанизал рыбу под жабры (Олята помогал) и, забросив куканы в реку, намертво пригвоздил их берегу.

— Смоку надо свежую рыбу, высохшую есть не станет, — пояснил Оляте. — А не поест — пешком обратно пойдем!

Покончив с рыбой, Некрас ловко зажег костер, они быстро обогрелись и позавтракали — хлебом и копченым салом. Олята робко заикнулся о свежей рыбке, но сотник только отмахнулся:

— Некогда печь! Да и не хочу — наелся на год вперед, за смоком недоедки подбирая. Коли охота к вечеру не спадет, напечешь, сколько хочешь! Невод есть — еще раз в реку забрести можно…

После завтрака они спрятали сбрую и невод в промоине и берегом оправились вверх по течению. Некрас шагал быстро, Олята едва поспевал. По пути отрок вспоминал полет. Некрас усадил его за спиной, привязав ремнями не только к седлу, но и к себе. Когда смок оторвался от земли, Оляте стало жутко, и он вцепился в пояс сотника. Змей, мерно взмахивая крыльями, набирал высоту, стояла ночь, земли не было видно, и от этого становилось еще жутче. Оляте казалось, что они не поднимаются, а падают в бездонную прорву, и падение это будут продолжаться бесконечно долго — пока они не умрут от голода и жажды. К счастью, из-за облаков показалась луна, и Олята воспрял духом. К его удивлению Некрас даже в полной темноте не сбился с пути — они летели по-над берегом реки. Мягкий лунный свет заливал землю: мерцала вода в реке, частым гребнем врезалась в темно-синее небо гребенка леса, земля внизу была тиха и спокойна. Такой красой и покоем веяло от расстилавшейся перед ними картины, что у Оляты защемило сердце. Он смотрел во все глаза и никак не мог насмотреться. Змей то поднимался выше, то скользил на расправленных крыльях вниз; река поворачивала, леса то приступали к ее берегам, то отступали далеко, менялись виды, но каждый из них был по своему красив и мил сердцу. Впервые в своей короткой жизни Олята задумался о том, как хороша земля, на которой он родился и вырос, и поблагодарил Господа за такое счастье.